В этом проекте мы хотели соединить в единое целое три вида искусства – искусство композиции, искусство реставрации и исполнительское искусство. Музей фортепиано открывал широкие возможности для этого, поскольку предлагал широчайший выбор инструментов. Наш выбор пал на три из них – Bluthner 1908 года, C. Goetze 1895 года и Diederichs freres конца 19-го века.
О звукозаписи и музыке как живом процессе: Сергей Ахунов
Звукозапись определила новое отношение к музыке. Она предлагает слушателю некий эталон, существующий в неизменном, фиксированном виде. Однако в музыкальной реальности все не так. Любое исполнение – это живой процесс, зависящий от множества нюансов, которые должны совпасть в определенной временной точке. Это и акустика конкретного зала, и настрой слушателей, и, в конце концов, настроение самого музыканта. И потому всякое последующее исполнение отличается от предыдущего тончайшими деталями, и взыскательный слушатель способен это уловить.
Записывая одни и те же эскизы на разных роялях, мы пытались «фиксировать» не произведение как таковое, но сам музыкальный процесс, где каждый инструмент проявляет свою волю и каким-то образом предлагает свою трактовку музыки, так что один и тот же эскиз может всякий раз восприниматься как совершенно иная музыка.
О реставрации: Алексей Ставицкий
Реставрация – это практика 20-века. В 19-м веке реставрации практически не существовало, потому что мир так стремительно менялся, что все отжившее оставалось далеко позади и восстанавливать его не было никакой нужды. Каждое десятилетие менялись конструкции инструментов, и эти перемены отображали определенные грани разных взглядов на звук и на музыку. Именно это и пытается сейчас дать почувствовать современная реставрация.
Об инструментах: Варвара Мягкова
Мне кажется, у старинных инструментов есть своя индивидуальность.
Конечно, у любого музыкального инструмента есть свой характер, но у таких, с большой историей, он глубже, в нем есть то, что невозможно уловить на современном инструменте. Разные музыканты неоднократно замечали, что звук рояля может как бы "подстраиваться" под характер человека, который на нем играет. А когда за этот же инструмент садится другой человек, звук как будто сохраняет какое-то время тот же голос, который звучал в руках предыдущего пианиста. Это удивительно!
О музыкальном тексте и его интерпретации: Сергей Ахунов
Хороший музыкальный текст изначально содержит в себе все настроения, эмоции, характеры и смыслы, вложенные в него композитором, которые исполнитель считывает и предлагает вниманию слушателя. В этом, на мой взгляд, заключается искусство интерпретации. Чем глубже смыслы, тем интереснее и разнообразнее подход исполнителя к музыке, -- и наоборот, чем беднее текст, тем меньше возможностей для его интерпретации. В конечном итоге, только та музыка, которую можно бесконечно интерпретировать, не меняя ее смыслов, имеет все шансы пережить своего автора.
Об исполнительском искусстве: Варвара Мягкова
В музыке я ищу самого композитора. Если привносишь что-то свое и если это пока неизбежно, то становится обидно. Надеюсь, что когда-нибудь я исчезну и останется только композитор и музыка.
О понимании музыки: Сергей Ахунов
В музыкальном искусстве понятия «чувствовать» и «понимать» тождественны. Под чувством я понимаю некий отклик слушателя на музыкальное произведение. Если человек откликнулся на музыку, то это означает, что он ее понял, поскольку не существует иного языка, способного объяснить услышанное, кроме языка самой музыки.
И здесь происходит удивительная вещь. Человек, у которого есть свои представления о жизни, представления, которые полностью расходятся с твоими, который готов возражать тебе и спорить по всякому поводу, вдруг, оказывается, чувствует в музыке то же, что и ты, а значит, где-то глубоко согласен с тобой. В этом и заключается невероятная сила музыки, которая минует заготовленные аргументы, устоявшиеся понятия, говорит своим, ни на что не похожим языком. Вроде бы и почувствовал и понял, а пересказать не в состоянии.
О музыке и опыте истории: Сергей Ахунов
Мою музыку нельзя играть с тем же отношением, с каким играют музыку 19-го или даже 20 веков. Во мне больше нет тех эмоций, которые питали человека прошлого. У нас другой исторический опыт, и поэтому исполнить ее можно только так, как это мог бы сделать человек нашего времени, знающий, что была Хиросима, был Освенцим, ГУЛАГ.
